Акустика

Акустика “— А что это за шаги такие на лестнице? — А это нас арестовывать идут!” Начиная с 1984-го года и до 1987-го Кинчев играл флэтовую акустику. Относясь к ней в большей степени как к зарабатыванию денег, а не как к художественному процессу. Парадокс заключался в том, что он никогда особенно не любил эту свою акустику, в то время, когда его публика жить без неё не могла. Вообще квартирный концерт носил характер обрядового действа с чёткой определённостью порядка событий. Народ собирался организатором по телефону. Назначалась “стрелка” где-нибудь неподалеку от квартиры, в которой будет происходить немного опасное мероприятие. На “стрелку” постепенно стягивалась публика, издалека узнавая тех, кто идет туда же, по одеждам и образу, вырывавшему поклонника рок-музыки середины восьмидесятых из сероватой советской толпы. Далее публика вереницей плелась за организатором, щедро именуемым менеджером, на флэт. Там непременно уже сидела толпа. Дверь в кухню, где пили чай, а может и не чай, музыканты, была приоткрыта. Ровно настолько, чтобы пропускать избранных. Народ рассаживался в какой-либо из комнат, и наконец торжественный момент наступал. Из кухни с гитарой выходил Кинчев. Загадочный и манящий. С высветленной головой. В офицерских, допустим, сапогах — была такая недолгая мода у питерских музыкантов. У Кинчева были на тот период две знаменитые концертные футболки: одна с надписью “Cats” (как впоследствии выяснилось, из одноименного мюзикла) и “Musikant”. Ну, и вот выходил он, весь в чёрном, в какой-либо из этих легендарных футболок, и двусмысленное прозвище “Доктор” как будто мерцало в камерной атмосфере нагнетающегося магнетизма. Садился, отпускал пару приветственных реплик и начинал. У него была одна замечательная манера. Дело в том, что, как правило, играя на расстоянии вытянутой руки от любезной публики, музыканты смотрели, куда-то поверх голов. Кинчева, судя по всему, такая близость как нельзя устраивала, он, я бы даже сказала, с наслаждением всегда смотрел народу в глаза. Чуть ли не песню мог пропеть, глядя в чьи-то очи своими карими фонарями. Такое “слышите ли вы меня, бандерлоги?”. Ну, я вовсе не хочу сказать, что он плохо относился к публике. Наоборот, очень хорошо относился. Но его сумасшедшая энергетика, о которой написаны тонны статей, в ограниченном пространстве помещений действовала как электрическое поле, как взгляд знаменитого Каа. Впрочем, он сам вспоминает об этом в куда менее романтическом ключе. “Эти концерты, разумеется, были платными. А в ту пору платность каралась. И на все акустики я ездил с товарищем, который собирал все деньги и уходил. А я продолжал петь. И когда были облавы, а они были, предъявить мне было нечего, у меня на кармане ничего, кроме мятой трёшки или рубля, не было. Как винт происходил? Ну, как, сидишь, играешь, и вдруг звонок в дверь. Входят аккуратно одетые, коротко подстриженные молодые люди: “Что тут у вас происходит?...” “А ничего не происходит, песни поём.” Меня замечательно обыскивали, но не забирали, ибо не за что.”